Интервью с экспертом. Музейная архитектура
Сегодня мы говорим с Владимиром Фроловым, искусствоведом, архитектурным критиком и главным редактором журнала об архитектуре «Проект Балтия».
— Что важно знать о музейной архитектуре? Какие тенденции в этой сфере главенствуют сейчас?
— Музейная архитектура — часть зодчества как целого. Активное развитие музейная типология получает в 19 веке, а 20 век выводит её на новый уровень.
Особый расцвет музейной архитектуры наступает во второй половине 20 века. Тут стоит сказать о музее Гуггенхайма авторства Фрэнка Ллойда Райта (Нью-Йорк, 1956-1959 г.г. прим. ред.), который имеет особое супериндивидуальное устройство, призванное осуществить определённое спиралевидное движение зрителя.
Это здание обладает ярким образом, в данном случае и само по себе становится объектом экспонирования. Постепенно возникает конфликт, характерный для конца 20 века. Музей начинает спорить со своей собственной функцией.
Самый известный пример такого противоречия — Музей Гуггенхайма в Бильбао, построенный Фрэнком Гери в духе деконструктивизма, который вызвал много критики, но ещё больше восторгов.
С тех пор прошло уже много времени, и хотя мы и сейчас часто слышим о действенности «эффекта Бильбао», но эпоха ярких музейных объектов ушла. Сейчас архитектура музея менее индивидуальна. Что отчасти связано с закатом эпохи starchitects. Сегодня архитектура музея стремится скорее к исчезновению или замещению самой себя механизмами экспозиционных технологий, обращается к виртуальному миру.
— Расскажите о нескольких музейных проектах в сфере архитектуры, на которые стоит обратить внимание.
— Ярких проектов немало, но музеи, которые мне самому удалось повидать, — это Музей современного искусства MACRO в Риме, архитектор Одиль Декк, Центр современного искусства «Пунта делла Догана» в Венеции Тадао Андо. Оба проекта посвящены современному искусству, но архитекторам удалось избежать спора с экспозицией.
Особое значение имеет музей «Луизиана» 1960-х годов недалеко от Копенгагена, который растворён в ландшафте, что предвещает сегодняшнюю влиятельную архитектурную тенденцию.
Хороша и глубока по своему содержанию музейная архитектура Литвы. Музей MO, созданный в сотрудничестве с архитектурным бюро Libeskind, Национальная галерея искусств (в бывшем Музее революции) реорганизованная средствами дизайна.
В Национальной галерее внутренняя тема зацикленности экспозиции восходит к традиции райтовского музея Гуггенхайма.
Конечно, Киасма (Музей современного искусства Киасма в Хельсинки — прим. ред.), который также отсылает к архитектуре Райта, американской деконструктивистский традиции.
— Есть ли что-то примечательное у нас, построенное или реконструированное в последние десятилетия?
— Архитектура Советских музеев тоже интересна, но их успешной конвертации на сегодняшний день не случилось. Мне кажется, недооценен Монумент героическим защитникам Ленинграда — работа архитектора Сперанского и скульптора Аникушина.
Это пример музейного пространства формирующего городской ансамбль, пример синтеза искусств в старом понимании, и в то же время там активно применялись актуальные экспозиционные технологии.
Из современных музеев стоит обратить внимание на «Гараж» в Москве архитектора Рема Колхаса. Единственное новое музейное здание в Петербурге — Музей железных дорог России, построенный по проекту «Студии 44». Конечно, более известен их же Главный штаб, но это реконструкция исторического сооружения. Существует немало частных галерей и выставочных залов с интересными архитектурными решениями.
— Насколько сильно новые технологии влияют на подход к проектированию и реализации именно музейных зданий?
— Новые технологии влияют на архитектуру, которая сегодня становится частью музейного комплекса, работает носителем для мультимедиа элементов, проявляет адаптивность к мультимедиа проектам и теряет свою главенствующую роль.
Пример такой адаптивности — утопленный в землю музей Amos Rex в Хельсинки, созданный по проекту JKMM, во много рассчитан именно на мультимедийные экспозиции. Музей стремится произвести эмоциональное впечатление, но уже не средствами архитектуры и даже не всегда при помощи демонстрации экспонатов, а пользуясь динамическими 3D-визуализациями как способом вызвать эмоции.
— Сложно ли современному развивающемуся музею существовать в историческом архитектурном пространстве?
— Это вопрос к типологии музея. Например, исторические музеи прекрасно существуют в городском пространстве. Можно сказать, что прямого противоречия нет, оно сконструировано искусственно для разного рода манипуляций, но начало этого конфликта положено ещё в 20 веке. Большинство модернистских музеев и концертных залов противопоставляет себя контексту. Но даже противостояние может быть тактичным и умным, тогда новая форма будет хорошо восприниматься.
— Мы много сейчас говорим о различных новых практиках, в частности практике соучастия. Применимо ли это к музеям в плане подхода к архитектуре?
— Практики соучастия в большей степени актуальны при проектировании жилых районов. При проектировании музеев такая деятельность маловероятна. Есть определённые требования, которые задаются, в том числе и коллекцией музея. Тут мы скорее можем говорить об интерактивных способах экспонирования, когда мы взаимодействуем и меняем тем самым экспонат, но не об архитектуре.
— Архитектура музея – это и организация внутреннего пространства. Какой становится конструкция музея внутри?
— Существуют разные концепции — тренды. Одна из них — райтовская, представляет музей как объект-лабиринт, где зритель путешествует по экспозиции. Пример Музей современного искусства в Вильнюсе по проекту Либескинда, он как раз имеет лабиринтообразность в основе интерьера.
Вторая концепция — это работа с максимально нейтральной средой. Например, в музее Amos Rex в Хельсинки, где интерьер работает, как в театре, по принципу совершенно белой или черной коробки.
И третий вариант связан с апроприацией существующих пространств. Когда ведется работа в уже имеющейся среде. Интересный референс здесь — Музей стрит-арта в Петербурге, чей дизайн выполнен Александром Берзингом и группой молодых петербургских архитекторов, сейчас работающих под брендами «ХВОЯ» и «АРХАТАКА». Парадоксально, что это пространство посвящено явлению стрит-арта, которое само по себе не поддаётся музеефикации. Но тем не менее перед нами пример интересного и вполне удачного проекта.
— Можем ли что-то предположить сейчас о музее будущего. Насколько прогнозы на эту тему могут быть целесообразны?
— Построение концепции будущего — неблагодарная тема. Сегодня результатом обилия различных предположений становится клинч утопий. Когда разные концепции в определённый момент схлёстываются и приходят в конфликт. И сейчас этот конфликт нарастает, что связано с кризисом общественной формации. Музей не остаётся в стороне от описанного процесса, отражая его.
Как именно это будет происходить — вопрос к архитекторам и художникам.
Тенденция к виртуализации — одна из утопий, но, как любая утопия, она рано или поздно придет к краху, не стоит её переоценивать. Скорее, будут возникать новые возможности экспонирования — технологическая утопия. Другая утопия — безопасность (умный доступ, маски, перчатки и т.п.) Новые правила, диктуемые утопиями, — вызов для маленьких независимых институций, но самое важное — как будут меняться крупные музеи, что будет с их выживаемостью в сложившейся системе. Наблюдать за этим интересно. Говоря об этом, вспоминается фильм Сокурова «Франкофония». Он как раз посвящён теме сохранения памяти, культуры и самой коллекции музея в неблагоприятный период попытки насильственной трансформации общества.
Будущее связано с новыми рисками относительно основной функции музея, а это — архивация и сохранение архива (с условием репрезентации, конечно) и способность вдохновлять (музы должны жить в музее). Мультимедиа не всегда способны выполнить обе эти функции. В борьбе за их сохранение и состоит основной конфликт будущего музея.
